РИГ SAKHAPRESS.RU В старину в каждом улусе, в каждом маленьком наслеге, кроме шаманов, было полно людей, умеющих предсказывать: вещуны, ведуны, знахари, гадатели и даже припадочные и мэнэрики*.
По верованиям якутов, у каждого из них было свое место в жизненном круговороте. Кстати, наши предки причисляли к этой группе и знаменитых олонхосутов*, алгысчытов* и певцов. Как пишет известный ученый-этнограф и фольклорист Гавриил Васильевич Ксенофонтов, различные иччи-духи любят слушать рифмованные слова (поскольку и сами так общаются), возможно, поэтому знаменитые певцы, олонхосуты редко бывают счастливыми в жизни. От их пения и художественной образной речи, по мнению якутов, просыпаются духи природы, духи травы и деревьев сильно удивляются, вместе с этими духами пробуждаются и абаасы, которые начинают петь вместе с этими людьми своими прекрасными голосами.
Вот почему якутские женщины-роженицы, как бы им ни было больно от мучительных схваток, не кричали во весь голос, боясь спугнуть Айыысыт-хотун - богиню женщин и плодородия, которая живет на восточной стороне благодатного неба и отвечает за беременных женщин.
Нельзя петь песни и особенно во все горло, находясь в священных местах. И даже просто петь громко в лесу: ненароком можно разбудить не только духов-иччи природы, но и других, недобрых и кровожадных.
Кроме того, пение было приметой большого несчастья. К примеру, как писал фольклорист и знаток якутской культуры С. М. Боло, в старину у якутов существовало такое понятие, как песня скалистых гор (дьааны ырыата): вдруг из середины неба слышалось заунывное пение множества голосов, в таком случае обитателей тех юрт, над которыми слышалось пение, ждет горе и смерть.
Также в качестве «живых переводчиков» для гонцов абаасы выступали так называемые емюряхи-мэнэрики*. Это люди, которые страдали нервным расстройством, усиливающимся во время ущербного месяца или в полнолуние, а также во время улуу тунаха (молочного изобилия во время отела) и осенью. Такая болезнь, имеющая форму истерии, характерна именно для якутов. Врач С. И. Мицкевич, проработавший долгое время в Среднеколымском улусе, наблюдал таких больных, страдающих бессонницей, во время припадков воющих, кричащих, причитающих, рассказывающих небылицы, а в особо тяжелых случаях кидающихся из угла в угол, катающихся в судорогах по земле. Женщины и молодые девушки больше, чем мужчины, подвержены этой форме истерии, которая впервые может наблюдаться после первой брачной ночи, в начале беременности, после первых родов или после сильного испуга. Обычно виновниками этих болезней считались дух Нэмириэ и страшный дух Тимир Суодалба Ойуун, живущий на втором снизу небе – мэнэриктээх халлаан («сумасшедшее небо»). Якуты понимали, что чаще всего в тело такого емюряха-припадочного, обессиленного болезнью, проникает какой-нибудь шастающий поблизости дух-абаасы и заставляет его говорить страшные вещи. Вот почему припадки мэнэрика схожи с состоянием шамана во время его камлания: он мечется, беснуется, кричит, слова его приобретают сакральный смысл. Наверное, поэтому иногда об удаганке говорили: менерячит.
* * *
Мама моя рассказывала, как рожала моего брата Толю, который родился в год смерти Сталина в одном из сел Хангаласского улуса (тогда он назывался Орджоникидзевским). В маленькой больнице этого села в то время оказалось всего две роженицы. Вторая женщина из так называемых «пашенных крестьян» была в возрасте, забеременела случайно на пятом десятке лет и – что делать! – должна была родить своего не очень желанного последыша. Она к вечеру того же дня, когда ее привезли с какого-то дальнего участка, родила головастого крупного ребенка, после которого неожиданно для всех впала в состояние менерячества. Медицинский персонал больницы, состоящий из фельдшера (она же акушерка) и старенькой санитарки, никак не справлялся со здоровенной бабой, которая, подобно дикой кобылице, билась в страшном припадке, каталась по деревянному полу, при этом показывала пальцем в небо и кричала: «Смотрите, смотрите, видите: Сталин умер и летит в рай!» Тогда как отец всех народов был еще в полном здравии и при своей должности. Так что, сами понимаете, как были напуганы бедные женщины, как боялись, что кто-то услышит и донесет. Но, слава богу, никто не услышал, через несколько дней женщина пришла в себя, полностью выздоровела и, что удивительно, ничегошеньки не помнила ни о своем припадке, ни о своих словах, которые оказались пророческими: не прошло и двух месяцев, как отец народов скончался.
Другой случай описан в книге доктора исторических наук Р. И. Бравиной «Жизнь. Судьба. Смерть». История эта произошла еще до Великой Отечественной войны, в 30-е годы прошлого века. Вспоминает житель села Балыктааах Мегино-Кангаласского улуса В. И. Скрябин, который по какой-то надобности приехал в Якутск и остановился у своих знакомых. В то же время к этим людям приехала Ирина Дьячковская, их родственница из Чурапчи, вместе со своей дочерью. После ужина, сходив по надобности на улицу, улеглись спать. Сначала все тихо лежали, кое-кто успел уже уснуть, как вдруг старуха-хоносо* неожиданно вскочила со своего орона* и стала, пританцовывая и кружась по дому, менерячить от имени великого Бахсы Тойона.
- Это я, великий Бахсы Тойон, пришел и стою, возвышаясь, под вашими окнами! Старуха Ерюна, совсем скоро твоя дочь растает от сильной болезни, твой зять умрет вслед за ней: сначала у него сгниет нога, а затем и все тело покроется язвами. А ты, старуха, повесишься от горя в березовой проще в Чурапче, - так от имени Бахсы Тойона старуха-мэнэрик напророчила своей единственной дочери и зятю страшную участь.
Других, хозяев и гостей, она, к счастью, не тронула. Истерический припадок продолжался часа полтора и постепенно затух. Через некоторое время старуха, вся в поту, пришла в себя, посмотрела вокруг осмысленным взглядом и велела дочери бросить в печку сиэл - кусок конской гривы с маслом. Через десять лет после этого случая началась война, рассказчик Скрябин ушел на фронт, а когда возвращался домой, остановился как раз у тех же своих знакомых и узнал о продолжении истории семьи старухи Дьячковской. В первый же год войны ее дочь простудилась, болезнь перешла в неизлечимую, вскоре молодая женщина умерла. Зять старухи вернулся с войны раненый: одна нога была отрезана ниже колен. По дороге домой в Якутске он искупался в довольно холодной воде, нога загноилась повторно, сделали еще одну операцию, но она не помогла: мужчина умер от заражения крови. Старуха Ерюна, оставшись одна, повесилась в лесу. В общем, страшное предсказание припадочной старухи полностью сбылось.
Получается, что в отличие от шамана или удаганки, полностью владеющих ситуацией во время ритуального камлания, бедные припадочные становятся игрушкой в руках бесов-абаасы, которые и заставляют их произносить то, что они никогда бы не сказали, находясь в своем уме и здравии.
Мэнэрик – припадочный, страдающий нервной болезнью.
Олонохосут – сказитель олонхо.
Алгысчыт – заклинатель благословений
Емюрях – страдающий имяречением – нервным расстройством.
Хоносо – гость-ночевщик.
Орон – спальные нары, кровать.
Яна ПРОТОДЬЯКОНОВА,