РИГ "SakhaPress.ru". Недавно в Якутске состоялось расширенное заседание епархиальной комиссии по канонизации святых, которая представляет в Священный Синод кандидатуры выдающихся священников и мирян Якутии. Сегодня в списке кандидатов на канонизацию 12 якутян. Мероприятие, проводимое Якутской и Ленской епархией, на сей раз поменяло привычный формат. Во-первых, потому что проходило в Национальной библиотеке РС(Я). А во-вторых, оттого, что помимо якутских священнослужителей, ученых, библиотечных работников, студентов и т.д., на этот раз его участниками стали гости из-за пределов Якутии. В их числе -- кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института российской истории РАН, доцент кафедры истории Церкви МГУ им.Ломоносова Елена БЕЛЯКОВА. -- Елена Владимировна, что заставило вас отложить дела и отправиться на 8 тысяч километров от Москвы на север -- в Якутск? -- Как ученого, меня всегда волновало влияние православия на современное общество. И хотя я занимаюсь памятниками канонического права 15-17 веков, но, как историк, прекрасно понимаю: если мы не поймем, что во взаимоотношениях Церкви и общества происходит сегодня, то нечего заниматься и древностью. (Поэтому в последней монографии «Женщина в православии: церковное право и российская практика» (авторы Белякова Е.В., Белякова Н.А., Емченко Е.Б.) мною написаны не только главы, относящиеся к древности, но и раздел по 20-му веку). Кроме того, с Якутией я связана особым образом. Один мой дед был начальником зимовки на острове Врангеля -- это было время освоения Севморпути. Сама я родилась в Пеледуе. Дело в том, что отец и мама -- выпускники философского факультета МГУ -- два года преподавали в поселковом училище. Отец приехал туда в 1954 году, через полгода к нему перебралась и мама. Потом мы долго жили в Братске… Поэтому ситуация с православием в Сибири, и особенно в Якутии, мне очень интересна -- для истории России это значимый край.
-- Как человек, работающий на кафедре истории церкви в МГУ, вы, разумеется, владеете информацией, как процесс канонизации проходит в целом по России. Насколько трудно или легко он идет? -- Процесс канонизации новомучеников в Русской православной церкви начался довольно поздно. Сначала в стране шел процесс реабилитации, который стартовал еще в 1956 году, и к которому позже присоединилась и Церковь. Уже на Поместном соборе 1917-1918 годов было решено собирать сведения о тех, кто оказался гоним за веру. Ведь первые расправы начались практически сразу после Великой Октябрьской революции, в 1917 году. В Киеве был убит митрополит
Владимир (Богоявленский). Аналогичные казни священников потрясли верующих в Петрограде и Москве. Потому на Соборе было решено создать единый список жертв. Причем, речь тогда шла даже не о канонизации, а о том, чтобы установить их общецерковное поминовение. Однако в советское время эта деятельность продолжаться не могла: в церкви запретили поминать арестованных епископов. А когда был арестован Патриарх
Тихон, власти стали говорить о том, что нельзя публично поминать тех, кто находился под судом. И хотя некоторые священники на свой страх и риск запрет нарушали, но об установлении празднования казненным, не было и речи. Конечно, все это вело к тому, что со временем происходила утрата церковной памяти: верующие не знали о судьбах своих бывших пастырей и собратьев, полностью теряли связь с арестованными, не знали и не поминали расстрелянных... Восстановление памяти началось в 1990-ые годы. Сначала, в 1989 году, был канонизирован
Патриарх Тихон, потом митрополит
Владимир (Богоявленский) и
Вениамин (Казанский), расстрелянный в Петрограде. Ну, а дальше все епархии начали собирать документы о тех, кто в годы советской власти несправедливо пострадал за веру.
-- Судя по тому, как работает такая комиссия в Якутской епархии -- это просто ювелирная работа… -- Да, потому что церковная память о многих людях оказалась утрачена: к примеру, неизвестен год их смерти. Когда в 1943 году митрополит
Сергий (Страгородский) составлял списки людей, которые должны участвовать в Поместном Соборе, оказалось, что многих уже нет в живых -- они казнены. Информации об этом у церкви не было.
-- Почему? -- С одной стороны, работала государственная машина, которая вырывала людей из своей среды и отправляла в лагеря, после чего их следы нередко терялись. Сколько было случаев, когда человек уже был расстрелян, а родственникам сообщали, что он жив, и наоборот. А с другой стороны, оказались разорваны духовные узы, которые обычно связывают священника и паству. Поэтому судьба конкретного человека терялась в ГУЛАГе. В 1990-ые годы епархиальные комиссии начали потихоньку все эти данные восстанавливать. В итоге, на сегодня канонизировано уже более 2000 новомучеников, а в базе пострадавших за Христа -- более 32 тысяч имен. Разумеется, канонизируют не всех.
-- По каким основаниям комиссия Священного Синода решает, кто может быть причисленным к лику святых, а кто нет? -- На основании документов. Например, если в ходе следствия человек все же подписал акт о том, что виновен, то канонизация не состоится. Это, к примеру, стало поводом для отказа в канонизации известного петроградского митрополита
Иосифа (Петровых), который во время следствия вел себя очень достойно. Но вот такая подпись в его деле все же есть, хотя высказываются сомнения в ее подлинности. Причем, чаще всего сведения о новомучениках восстанавливаются не по документам епархии, а по следственным делам, знакомиться с которыми исследователям целиком часто не дают. В 90-ые годы с этим было проще, а сейчас доступ к личным делам могут иметь только родственники или только с их разрешения. А как найти родственников убитого монаха, у которого заведомо не осталось потомства? К тому же следственные дела -- это очень специфичный источник информации. Следствие ведь вели не для того, чтобы установить правду, а чтобы повесить на человека обвинения, причем, фантастические. Например, часто людей обвиняли в создании контрреволюционных заговоров, организации союза церковников, которого заведомо не существовало... Ну, и конечно, сами подследственные в тех условиях вели себя по-разному. Были те, кто стоял на своем до конца, отказываясь сотрудничать со следствием. А другие шли на компромисс... Хотя, конечно, судить их за это нельзя. С фотографий, которые сохранились в делах, на нас смотрят такие изможденные, измученные лица, что становится ясно, какое давление испытывали эти люди, а вероятно, и пытки… Многие не выдерживали.
-- Времена, когда за веру сжигали на костре или подводили под расстрельные дела, позади. Какие должны возникнуть условия для канонизации священников нынешнего поколения, которые по сравнению со своими предшественниками, наверное, уже не так часто оказываются в ситуации выбора: вера или жизнь? -- Вообще, это очень зыбкая граница между святыми и несвятыми: ведь Церковь и так всех своих членов призывает к святости. Сам чин отпевания -- это просьба причислить умершего к лику святых. А возглас «Со святыми упокой!» -- прошение, чтобы покойный оказался там же, где святые. И если человек достигает святости при жизни, то почему он обязательно должен пройти через мученичество? В чинах святости есть еще «праведники», «преподобные» и т.д., так что не только мученики удостаиваются канонизации. Другое дело, что для Церкви годы гонений иногда оборачиваются большим подъемом духа. А как только она становится легальной, появляются иные поводы, кроме веры, чтобы в нее прийти. Ведь человек может стать священником не только потому, что желает послужить Богу, но еще и потому, что относится к этому как к профессии, которая приносит определенный социальный статус. А это, согласитесь, уже несколько иная ситуация, чем во времена гонений, когда в священники шли, зная, что либо подвергнуться гонениям, либо станут для общества маргиналами.
-- Елена Владимировна, а когда вы сами заинтересовались этой темой так, что она, по сути, определила вашу профессиональную стезю? -- Один из моих прадедов был дьяконом церкви в селе Тарасовка Луганской области. И хотя дедушка и бабушка после 1920 –х годов в церковь почти не ходили, но веру сохраняли. В детстве нам рассказывали о прадеде, о том, как он ездил к отцу Иоанну Кронштадскому… Бабушка и дедушка были живыми носителями другой, до- советской культуры, о которой всегда хотелось узнать побольше... В Братске не было ни одной церкви. Регулярно ходить в церковь я начала, когда мы уже жили в Москве, поступив в университет, в начале 1970-ых. Надо сказать, это не очень приветствовалось -- можно было «вылететь» из МГУ. Однако в среде московской интеллигенции тогда уже был большой интерес к религии, вере, был религиозный самиздат. Появились художники, которые писали на религиозные темы… Я познакомилась с известным реставратором
Петром Дмитриевичем Барановским – студентами мы работали у него на субботниках по восстановлению Крутицкого подворья. Так что мое личное движение к Церкви укладывалось в какую-то общую струю. Уже в университете я стала заниматься историей церкви. У меня был очень хороший научный руководитель -- историк
Александр Иванович Рогов. В начале семидесятых годов он читал спецкурс «История церкви», который потом закрыли. Между тем, спецкурс пользовался огромной популярностью, потому что получить подобную информацию тогда было просто невозможно. Литературы не было, Интернета тоже, а в библиотеках книги по церковной тематике не выдавались. На многих изданиях в библиотеках до сих пор стоит штамп еще 1937 года: «не выдается». Темой диплома я выбрала установление автокефалии Русской православной церкви. Пошла работать в Московское отделение Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры, где мы пытались спасать от сноса церкви, старинные здания и т.д. Дело в том, что когда памятник получал статус государственного, ломать его уже нельзя. Так что Общество старалось поставить под охрану как можно больше таких объектов. Это было тем более важно, что Москва и тогда переживала эпоху «большого сноса»: к примеру, когда строился Новый Арбат, разрушили дом Хомякова. Помню, удалось отстоять палаты 17 века на Кропоткинской: когда туда подогнали бульдозеры, студенты выстроились в живую цепь. Когда попытались снести церковь на Погодинском бульваре, мы обратились в прокуратуру, организовали пикеты. В итоге, от нее отступили. Впрочем, основной снос церквей в СССР прошел раньше, в 30-ые и 60-ые годы. В 1970-80-ые обозначилась другая тенденция: общество уже собирало деньги на их реставрацию, так что обычно удавалось отреставрировать один-два храма в год. Пытались спасти и деревянные церкви -- для этого тогда начали создавать музеи под открытым небом, куда свозили церкви из разных деревень. И хотя к этим музеям сегодня относятся по-разному, именно там старые церкви дожили до наших времен, а многие из тех, что остались на месте, уже нет…
-- Елена Владимировна, поскольку процессы канонизации в России идут уже не первый год, очевидно, можно уже говорить и о каких-то уроках. На Ваш взгляд, в чем они? -- Во-первых, мало объявить, что этот человек -- святой. Людям нужно дать информацию о нем, чтобы он действительно являлся для них нравственным ориентиром. Сегодня канонизированы 2000 человек, но зачастую их не знают даже в тех церквях, где они служили. Во-вторых, мне кажется, канонизация все-таки не должна идти по сословному признаку. К примеру, если в лагере погиб человек духовного сословия, то его канонизируют. Но мы же не знаем, в каком состоянии духа он пребывал в этот момент -- может, в отчаянии? А если подле него был мирянин, достигший в своей твердой вере истинной святости, почему он не достоин причисления к лику святых? Поэтому не нужно деления на «наших» и не «наших». Комиссии по канонизации должны заниматься всеми, кто этого достоин… Их задача -- помочь обществу восстановить память обо всех гонимых, вернув неискаженное знание о прошлом России и судьбе ее народа.
Елена ВОРОБЬЕВА. РИГ "SakhaPress.ru".
